Примечательна эта коротенькая книжка тем, что она не только и даже не столько о музыке Шостаковича как таковой, сколько о ее роли в жизни автора. Стивен Джонсон страдает биполярным расстройством и с ранних лет именно музыка ДДШ заменяла ему лекарства и сеансы психотерапии, поддерживала в самые тяжелые моменты. Думаю, что многие любители музыки имеют похожий опыт, но при этом без серьезных диагнозов. Случай Джонсона в этом смысле довольно особый, и получившееся эссе – размышления о музыке с элементами психоанализа и нейронауки в контексте личной борьбы автора со своими “демонами”.Начинается основная часть книги с рассказа о встрече Джонсона с Виктором Козловым, кларнетистом, участвовавшим в историческом исполнении Седьмой симфонии Шостаковича в блокадном Ленинграде. Самое интересное (для Джонсона) в этой встрече – не всем известная история о том, как собственно состоялся тот легендарный концерт, а реакция Козлова и его супруги на казалось бы простой вопрос: “Как вы себя чувствуете, когда слышите эту музыку сегодня?” Ответом были слезы в три ручья и загадочное “не описать словами”. С этой истории Джонсон начинает раскручивать тему о связи музыки и психологической травмы. Один из самых интересных аргументов в книге, на мой взгляд, заключается в том, что именно “страшная”, “тревожная”, “болезненная” эмоциональная музыка в духе известного ряда сочинений Шостаковича лучше иной помогает преодолеть боль депрессии.
Любопытна часть книги, где автор размышляет о творчестве как “самолечении” на примере Восьмого квартета Шостаковича. На основании воспоминаний Льва Лебединского Джонсон также утверждает, что Шостаковича посещала мысль о самоубийстве именно во время работы над Восьмым квартетом (это как раз после вступления в коммунистическую партию). По возвращении из Дрездена, где квартет был окончен, Шостакович купил большое количество снотворного и, показав Лебединскому новый квартет на фортепиано, со слезами объявил, что это его последнее сочинение, намекая на мысли о самоубийстве. Лебединский выкрал таблетки из кармана пиджака композитора и отдал их Максиму. По мнению Лебединского, Шостакович бессознательно послал сигнал о помощи, которая, к счастью, подоспела в виде друзей и родных.
Особенно интересны личные размышления Джонсона о моей любимой Четвертой симфонии, которая для него оказалась спасательным тросом в тяжелые юношеские годы (вот, кстати, передача о Четвертой из цикла Discovering Music). Эта жесткая, бескомпромиссная музыка парадоксально избавила 16-летнего подростка от чувства удушающего одиночества: “Шостакович знает, как я себя чувствую.” Последняя фраза книги – I am not worthless, despicable, insignificant, unworthy to be heard; how can I be, if music can make me feel like this? – ощущение от Четвертой симфонии и отсылка к “Превращению” Кафки, цитата из которого служит эпиграфом ко всей книге. Это мысль Грегора Замзы при виде сестры, играющей на скрипке: “How could he be a brute beast, if music could make him feel like this?” Интересно, что в английском переводе эта фраза звучит гораздо более поэтично, чем в оригинале.